Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

Восторг перед рациональной продуктивностью, особенно в десятилетия бурного развития техники, открытия и освоения новых территорий и создания новых торговых связей, был столь велик, что сделалась заметной недооценка значимости природных факторов (которые ранее переоценивались). Утверждалось, будто «дух», или мужской порождающий принцип, обладает безусловным и беспредельным влиянием; этим убеждением пропитаны идеалистическая философия, отчасти буржуазный рационализм, а также сам строго патриархальный общественный строй.

Нетрудно догадаться, что при возрастании значения рациональных факторов в общественной жизни (а это отнюдь не только удел нашей с вами «современности», ведь и нынешняя техника есть всего-навсего выражение, пусть и грандиозное, рационально-производящей продуктивности) специфическая способность женщины, ее естественная продуктивность, теряла в ценности для общественного сознания, зато начинала больше цениться рационально-производительная потенция мужчины. В сознании индивидуумов положение мужчины должно было казаться все более желанным, а положение женщины – все более второстепенным и даже никчемным.

Но это сугубо спекулятивное мнение, оценочное суждение, бытующее в коллективном знании. Бессознательное же реагирует «более естественно». Всякое рациональное техническое развитие нас не обманывает: по-прежнему одна лишь женщина обладает таинственной способностью природной продуктивности, той близостью к природе и к жизни, той способностью постигать живые процессы непосредственно и инстинктивно. А потому женщины становились и становятся провидицами, пророчицами, правительницами, они дают надежду на жизнь куда боле прочную, чем мужчины, которые не очень-то уверены в себе, зато любят играть со смертью и разрушением.

В мужском бессознательном ощущение превосходства женщины, зависть к ее способности к естественной продуктивности присутствуют до сих пор (а в женском бессознательном прячутся гордыня и представление о превосходстве над мужчиной).

Ветхий Завет – это исторический документ, сам по себе предельно четко выражающий мужские патриархальные чувства и поэтому ставший главным литературным обоснованием патриархальности в европейской и американской культуре. В нем чувства и убеждения патриархального общества отражены, можно сказать, хрестоматийно: мужское общество ставит себя выше женщин, и не удивительно поэтому, что проблема продуктивности и творчества также получает в этом тексте исключительно мужское освещение.

Ветхий Завет столь «мужественен» потому, что, будучи основополагающим текстом еврейского монотеизма, он является свидетельством победы над женскими божествами, над пережитками матриархата в общественном строе. Ветхий Завет – это триумфальная песнь победившей мужской религии, гимн во славу уничтожения остатков матриархата в религии и обществе.

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста (tohuwabohu) и тьма над бездною, и дух (дыхание, ветер, spiritus) Божий носился (парил) над водою (tiamat, морское чудовище в вавилонском эпосе о сотворении мира). И сказал Бог: да будет свет. И стал свет»[36]. Эти начальные стихи библейского мифа творения подчеркивают мужское господство и превосходство. Они в европейской и американской культуре усваиваются уже в раннем детстве, и благодаря этому обстоятельству легко упустить из вида, сколь парадоксальным, сколь «неестественным» выглядит этот миф. Не женщина (мать) творит мир и порождает вселенную, а мужчина. А как же он творит, как рождает? Устами, посредством слова: «Сказал Бог: да будет…» – это магическая формула, пронизывающая весь библейский миф творения; она отделяет один акт творения от другого, обозначает всякое новое рождение.

Прежде чем углубиться в подробности мужского творения, следует рассмотреть чрезвычайно мужской характер приведенного выше отрывка.

Первый акт творения – это появление света. Всегда и везде свет выступает символом мужского начала (ср. глубокие исследования Бахофена по этому поводу), так что вполне понятно, почему в этом описании творения свет трактуется как исток мироздания. Но все же остатки древних, изначальных представлений о мироустройстве можно отыскать даже в этом, сугубо мужском описании творения. (Можно заметить, что Господь все еще предается размышлениям, возлежит на примордиальной матери, но упоминаются только ее символы, а не сама Великая Мать, и Бог-мужчина предстает единственным творцом мира – через слово.)

Та же «противоестественная» тенденция к умалению и даже устранению женщины из истории обнаруживается еще более явно и зримо во втором повествовании о сотворении мира [Быт. 2:4 и след.].

Если в первом рассказе сотворенный человек является одновременно «мужчиной и женщиной» по образу и подобию Божию (пережиток древнего представления о двуполом божестве), то во втором повествовании на свет исходно появляется один только мужчина. Впрочем, здесь тоже былые верования искоренены не полностью; ср.: «Но пар поднимался с земли и орошал все лице земли. И создал Господь Бог человека (Адама) из праха земного (adama), и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою»[37]. Первородная мать-земля увлажняется водой как мужским началом, а из ее чрева происходит человек. (Океан последовательно выступает как символ женского начала, тогда как пресная вода – реки и дождь – есть символ мужского, оплодотворяющего начала.) Однако и тут творец – это Бог-мужчина. Следы прежних представлений исчезают далее. Когда мужчина сотворен и стал первым живым существом на свете, о его потребностях начинают заботиться. «Не хорошо быть человеку одному»[38], – говорит Бог. Перед нами глубокое психологическое озарение, но приводится оно и формулируется исключительно с мужской точки зрения.

Появляются животные, которые предлагаются человеку в помощники. Но «не нашлось помощника, подобного ему»[39]. (Примечательно то значение, которое миф придает именованию живых существ человеком: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел [их] к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей»[40]. Мы вернемся к этому вопросу позже.)

После того, как животные оказались не в состоянии облегчить одиночество мужчины, была сотворена женщина: «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою (ischa), ибо взята от мужа (isch)»[41].

Во втором рассказе, где сообщается о сотворении женщины, парадокс мужского рождения представлен гораздо яснее и откровеннее, чем в предыдущей части мифа. Природа перевернута с ног на голову. Не женщина рождает, не она вынашивает ребенка в своем чреве, но мужчина рождает женщину: он – родитель, и его ребро – матка.

Если коротко, налицо враждебность по отношению к женщине, страх перед нею; исключительно мужская точка зрения формирует и основной посыл следующего ниже рассказа о грехопадении. Мы полностью погружаемся в аффективную область патриархальной структуры. Бог, всесильный отец, вводит запрет. Он хочет подружиться со своим сыном Ману[42], позволяет тому взять жену и вести райскую жизнь при условии соблюдения